[Арт-проект “УНОВИС 100 лет”] Валерий Чукин – художник одной линии

2020 год –  год 100-летия творческого объединения УНОВИС, шире витебского авангарда. Мы присоединяемся к празднованию этой даты серией интервью-портретов с духовными приемниками УНОВИС: участниками творческого объединения «Квадрат».  26 августа 2015 г.  совместно с галереей «Стена» мы начали  эту серию.  Первым нашим собеседником стал белорусский художник, член творческого объединения «Квадрат», член Белорусского союза художников Валерий Чукин.

‑ Вы родились в России, как судьба привела Вас в Витебск?

‑Родители мои из Сибири. Мой отец — Виктор Матвеевич Чукин — был математиком, окончил Томский университет. Человек энциклопедических знаний. В 35 лет он ушел на войну, под Москвой был ранен в ногу. Попал в госпиталь, но тогда обошлось. Прожил 78 лет, правда, в конце жизни потерял обе ноги, но не унывал: бывало, зажмет балалайку между ног и играет.

После войны отца как коммуниста отправили на Украину, в деревню Ситники Макаровского района, где я и появился на свет. Брат — довоенный ребёнок, а я послевоенный: он в 1935 году родился, а я в 1949-м. Поэтому в моих детских воспоминаниях он всегда куда-то уезжал, учился на строителя.

Школу я окончил  в Великих Луках, куда мы переехали к старшему брату мамы. У бабушки было 12 детей. Так вот старший был военным строителем, восстанавливал вокзал в Великих Луках.

Когда мы обосновались в Великих Луках, отец стал преподавать рисование в средней школе и руководить самодеятельным оркестром при клубе. Мама – Александра Александровна Мациевская — очень хорошо пела, у неё был низкий красивый голос. До сих пор помню романсы в её исполнении.

‑ Почему Вы выбрали профессию художника?

После окончания школы я поступил в филиал Ленинградского института инженерно-железнодорожного транспорта в Великих Луках на факультет «Счётно-решаюшие приборы и устройства».

Я любил математику, только, как выяснилось через год, не высшую, а школьную. Уже через полгода понял: профессию я выбрал не ту.

Вечерами брал уроки рисования в студии при клубе. Преподавал там Лебедев — блестящий рисовальщик, я и сейчас так не нарисую. Рисовал я слабенько, но в работах была душа и чувства. Через год учёбы на худграфе я привез свои академические штудии. Учитель был горд за меня и мои успехи.

В институте я увлекся акварелью у Ивана Столярова. Акварель Ивана Михайловича была душевная, педантичная, классическая, а я рисовал свободно, подражал Феликсу Гумину.

Перед началом занятий я пристраивал в уголочек свои домашние работы. Он заходит и шёл в тот угол, где обычно я оставлял свои акварели. Смотрел, а потом говорил: «Неплохо».

С третьего курса мы перешли на живопись и диплом я защищал у Олега Григорьевич Орлова («Портрет фехтовальщика»). Тогда я свои работы не подписывал, только на академических ставил «ВЧ» в кружочке. Первую свою серию работ подписал, когда стал членом «Квадрата».

В качестве основного материала своих творческих работ я выбрал гуашь. Рисую по-сырому, как акварелью, и пастозно, как маслом. Почему гуашь? Мы с женой семь лет снимали углы, комнаты, квартиры. Обычно это были небольшие помещения, и писать маслом, которое специфически пахнет, я не мог. Вот и выбрал гуашь.

Я один из первых художников Беларуси, который на выставки возил гуаши. Когда впервые привез гуашевую работу в Минск, никто не знал, как реагировать. Работа называлась «Юркины самолетики» — хорошая была, красиво сделана. Все члены худсовета молчали, а потом Последович говорит: «Красивое название у вашей работы».

‑ В вашей мастерской на видном месте висит балалайка. Кроме живописи в Вашей жизни большее место отводиться музыке?

‑ Паваротти для меня — квинтэссенция, символ итальянской музыки, которую я люблю. Коллекционирую пластики с итальянскими исполнителями. Прежде чем увлечься «итальянцами», слушал Лемешева, Козловского, Скобцова, Вишневскую.

Пока по радио не услышал итальянских певцов, которые пели в стиле  belcanto (итал.  — прекрасное пение). Это была любовь с первой ноты. Из многообразия итальянской музыки выделяю именно это исполнение. Блестящий лёгкий и изящный стиль пения, характерный для итальянского вокального искусства середины XVII — первой половины XIX вв.

Музыкальный вкус и слух у меня воспитали родители с раннего детства. Я где-то записал: «Мама дала мне нравственность, а батя — искусство». Отца так называл старший брат – сегодня это уже семейная традиция.

Первый раз я выступил на сцене в Киеве в шестилетнем возрасте: играл на балалайке, мама — на гитаре, а батя — на мандолине (он у меня был лауреатом Всероссийского конкурса балалаечников).

Во время учёбы в школе я играл на балалайке в самодеятельном оркестре при клубе в Великих Луках, которым руководил мой отец. Во время учёбы в Витебске пел в хоре у Марка Миротина.

Как-то возвращались с товарищем с репетиции, я обратил внимание на девушек, которые так заразительно смеялись, что невозможно было пройти мимо. Так судьба свела меня с Люсей — моей будущей женой. Второй раз я уже заприметил её на танцах, пригласил потанцевать и больше уже от себя не отпускал. Сейчас  у нас двое сыновей —  Антон и Руслан. Старшему — 40 лет, а младшему — 29. Три внучки и внук…

‑ Традиционно андеграунд вызревал и создавался в кочегарка, гаражах и подвалах. Где начинался витебский андеграунд?

‑ В 2005 году вернулся в мастерскую на ул. «Правды», на 15-й этаж. Когда выходишь на балкон, обязательно с губ срывается цитата: «Лепота-то какая!».

Эта мастерская изначально строилась для меня. Но уступил помещение ветерану войны Василию Николаевичу Белявскому, а сам остался в подвале на ул. Ленина. Но теперь уверен, что поступил правильно, потому что именно в старых мастерских и зарождался «Квадрат».

Здесь, кроме моей, были мастерские Александра Малея, Юрия и Татьяны Руденко, Николая Дундина. В крайнем подъезде находилась мастерская Виктора Михайловского.

Создание «Квадрата» происходило не только на моих глазах, но и в моей мастерской. Мы с Александром Малеем до того, как въехали в наши мастерские, были дружны поверхностно, общались по-приятельски.

А когда двери наших мастерских оказались напротив, то стали общаться ближе. У каждого из нас стояла по трехлитровой банке самодельного вина из ягод. Проблем с алкоголем в магазинах не было, это вино мы ставили для интереса и ходили друг к другу в гости на стаканчик. Конечно же, завязывался разговор, делились соображениями по искусству — так и сдружились.

Как-то заходит ко мне Малей и говорит: «Валера, я хочу организовать объединение художников» — и принёс список возможных участников, навскидку в нем было человек 17.

Надо сказать, что в то время мы все хотели вступить в Союз художников. Некоторые люди из этого списка уже были в союзе, в том числе и Малей, а кто-то только стремился туда попасть. Последние сомневались: если вступить сейчас в альтернативное объединения художников, потом будет сложно войти в официальный союз.

Чтобы развеять наши сомнения, Александр Малей заверил: если нас по этой причине не примут в союз, то он выйдёт из него. Я, к слову, только с третьего раза вступил в члены Союза художников.

Меня не принимали, не потому что был плохим художником, а по политическим соображениям. В программе «Квадрата» было написано, что цель объединения – это борьба с косностью в искусстве и манифестация свободы творчества.

Документы подавал каждые два года. Художником, с точки зрения руководства витебского отделения Союза художников, я был хорошим, а репрессировать на политической почве в течение шести лет было неактуально — вот и приняли, наконец.

 

‑ Кто предложил название ТО «Квадрат»?

‑ Семь лет творческого сотрудничества художников в объединении «Квадрат» – это очень разные и неровные семь лет.

Но когда начинаю вспоминать и анализировать, то могу сказать: весы времени успокоились в равновесии. Многое стерлось из памяти, но если читаю воспоминания других участников событий, и это рассказано красиво, соглашаюсь, что это правда.

Александр Соловьев говорит, что это он придумал название нашему объединению, и я ему верю. Он заслуженный человек, 30 лет был главным художником в Коласовском театре.

К слову, Александр Соловьев вышел из объединения через неделю. У него к тому времени была своя творческая группа –  Леонид Антимонов и Олег  Орлов, которые обиделись, что он состоит в двух группах. Но Соловьев всегда оставался с нами.

Сейчас сложно вспомнить, как было на самом деле: мы все спорили, предлагали, обсуждали. Помню главное, тогда, в 1987-м, мы не связывали название «Квадрат» с «Квадратом» Казимира Малевича. Речь шла о некой устойчивой фигуре, где четыре стороны отражали четыре принципа служения искусству: верность, честность и так далее.

Через два года Малей говорит: «Название «Квадрат» вам ничего не напоминает? Например, «Квадрат» Казимира Малевича?». К тому времени Малей был очень похож на Малевича, даже костюм, который он носил в тот период, был схож с костюмом Малевича: серый в полоску, с блестящей ниткой.

До этого периода Малей был акварелистом — сильным, со своим стилем. В то время стал рисовать концептуальные вещи и до сих пор не изменяет себе. Тогда в нашем манифесте и появилось имя Малевича. Оно ослабило внимание руководства Союза художников, потому что до этого мы позиционировали себя как оппозиционеры официальному искусству, а теперь мы стали духовными приемниками «УНОВИСа».

‑ В разговоре Вы как-то сказали: «Мы богема, и все, что мы делали — нас украшало». Чем кроме живописи увлекались?

Художник с рапирой

‑ Каким только видом спорта я не занимался, но остановился на фехтовании. У меня был друг Гена Юрьев. В школе я его побеждал, а потом он возмужал, занялся фехтованием. Я из соревновательного духа тоже увлекся этим видом спорта.

Одна из моих первых рапир (ей сейчас 43 года) хранится в школьном музее в Великах Луках, а в памятной книге есть моя запись, как известного выпускника. Вот так и войду в историю, как художник и фехтовальщик.

40 хороших стихов и один очень красивый сонет

‑ Стихи надо писать по наитию. Если начинаешь учиться, как надо писать стихи, а потом переделывать написанные, то ничего не получается. Энергия, которая там присутствовала, куда-то пропадает.

Когда я заболел в 2006 году, то во мне что-то пробудилось, и начал писать, но стихи не о болезни, а об искусстве. Позже собрал серию из 40 стихов под названием «ОтБЛЕСКи», рисунки к сборнику делал Александр Соловьев.

Писал стихотворения по одному, а когда опубликовал, то вроде и поэтом себя почувствовал. Но Александр Малей о моих стихах сказал, что талантливо, а добиться похвалы от Малея — сложно.

Художник одной линии

‑ Одно время я был живописцем, но после очередного художественного кризиса я стал рисовать графику. Началось все так: когда на комбинате у нас были собрания, на них говорили о политике и о делах, а я рисовал на маленьких листах всех, кто там присутствовал.

Иван Веремнёв как-то настоятельно мне порекомендовал: «Бери большие листы и рисуй графику». Он ушёл из жизни, а я в 1989 году взял большой формат и за месяц нарисовал 100 листов. Сейчас я жалею, что Ваня не дожил пару лет: хотел бы показать ему мою графику на больших листах. Важную роль в нашем личностном становлении сыграл Иван Веремнёв, который к моменту образования «Квадрата» умер.

‑ На первом международном пленэре, посвященном Казимиру Малевичу «Малевич. УНОВИС. Современность» (1994 год), я познакомился с московским художником Львом Степановым. Когда мы через два года привезли в Москву свою выставку, он пришел, посмотрел и сказал: «Чукин, ты сделал открытие в искусстве».

Беседовала культуролог Оксана КУЗИНА.

Фото автора